Книжная полка

Памяти старца Ванавы

Рассказ француженки Марии Магдалины Гамель

Я жила несколько месяцев в семье Т-х, когда я в первый раз увидела отца Варнаву. Давно я уже слышала рассказы о батюшке, рассказы, полные благоговения и любви, и я ощущала большое желание, смешанное, сознаюсь, с немалою долею любопытства, видеть предмет такого почитания.

Мое воображение католички рисовало мне образ отца Варнавы, похожий на наших знаменитых католических священников со вдохновенными жестами, раздушенными руками, элегантным и красноречивым. Вдруг нам сказали, что приехал отец Варнава. К моему удивлению, я увидела, что вышел из кареты монах небольшого роста, седой, простоты необыкновенной, ничего похожего на то, что я себе представляла, но выражение его лица дышало такою любовью, такой добротой и лаской, что невольно умиление наполнило мою душу. Впрочем, я сейчас же постаралась изгнать это чувство из сердца и сделала всевозможные усилия, чтобы рассеять свое первое благоговейное впечатление, говоря себе: "Вот еще, стану я целовать руку у этого старого монаха, как здесь делают все: нет, не дождетесь", и с этими словами я поспешила уйти; но как будто кто-то силой тянул меня и батюшке Варнаве.

В скором времени после этой первой встречи я тяжко заболела двумя внутренними воспалениями. Опасность была так велика, что два доктора, лечившие меня, после консилиума решили, что необходимо телеграфировать моей сестре в Африку, предупредить ее о моем опасном положении, чтобы она могла еще раз свидеться со мной до операции, которую они считали необходимою, но за исход которой они не ручались. Температура моя держалась на 41° (Reomur); страдания были так велики, что я часами кричала на крик и пять дней я не могла не только уснуть, но мне не удалось и сомкнуть веки, несмотря на невыносимую усталость, мучившую меня.

Доктора были еще в гостиной и говорили о моей болезни, когда приехал родственник и сосед по имению Т-х, г. С. Он возвращался из Троице-Сергиевой Лавры, и его первый вопрос был:

- Ну что ваша француженка? - Плоха, - ответили ему.

- Видно, она очень больна, - сказал г-н С. - Ведь вы знаете, что я сам совершенно болен, и, несмотря на это, отец Варнава мне приказал непременно заехать сегодня к вам, чтобы привезти эту Иверскую икону Божией Матери больной француженке. Я хотел было отложить свою поездку к вам до завтра, говоря батюшке, что неважно себя чувствую и боюсь утомиться ездой по дурной дороге, которая разделяет наши имения. Какой тут! Батюшка и слушать не хотел. "Нет, нет, ты повезешь образ сегодня вечером, слышишь, непременно сегодня вечером больной француженке".

Сестра Т-х мне принесла благословение батюшки. С умиленною радостью я поцеловала святое изображение Матери Господа нашего. Потом, положив икону под подушку, в первый раз во все продолжение моей болезни я заснула крепким сном, и, когда час спустя доктора пришли еще раз на меня посмотреть, температура упала на несколько градусов, и они нашли мое положение настолько улучшенным, что решили ждать до следующего дня, чтобы решить, нужна ли будет операция (час тому назад они считали ее необходимою). На другой день я была почти вне опасности, и доктора были изумлены, видя, как я скоро оправилась от своей опасной болезни. Легко понять, с каким нетерпением я ждала следующего приезда отца Варнавы после моего исцеления, которое я приписывала всецело его молитвам.

Полгода прошло, как я снова увидела батюшку, и это второе свидание с ним глубоко врезалось мне в память благодаря истинно отеческой доброте, которую выказал мне здесь старец. После обеда мы все собрались в гостиной вокруг отца Варнавы. Я села немного поодаль, однако достаточно близко, чтобы слышать все, что говорит батюшка. На столе были фрукты, и отец Варнава оделял ими членов семьи, потом, взяв ветку винограда, он подошел ко мне.

- Ну, Мария Магдалина, ты тоже будешь делить нашу трапезу, вот тебе, съешь эту ветку винограда.

- Батюшка, - отвечала я, - меня зовут не Мария Магдалина: я названа Марией в честь Богоматери.

- Нет, нет, Мария Магдалина, - тихо произнес старец. (Пять лет спустя я приняла православие и имя Марии Магдалины, но в то время и мысль о перемене веры не приходила мне на ум.)

Некоторое время спустя я видела странный сон про батюшку. Вижу себя в гостиной Т-х, а отец Варнава разговаривает с хозяином дома. Я же будто стою немного в стороне и спрашиваю себя с любопытством; "Правда ли, что отец Варнава имеет от Господа дар прозорливости, как это о нем говорят, отгадает ли он, о чем я думаю теперь, и скажет ли он мне, надо ли мне выписывать мою сестру в Россию или нет?" Вдруг будто отец Варнава оборачивается ко мне и говорит: "Нет, нет, оставь сестру жить, где она живет, она замуж выйдет и будет счастлива, а ты подожди три года, через три года и ты будешь счастлива". На этом я проснулась и с открытыми глазами еще ясно видела батюшку перед собой. Я сейчас же все рассказала г-же Т., просила ее рассказать об этом батюшке, когда она его увидит. Батюшка приехал. Я вошла в гостиную, чтобы с ним поздороваться.

- Ах, батюшка! - сказала ему г-жа Т. - Я забыла рассказать вам, что на днях мадемуазель Мария видела вас во сне...

- Не надо верить снам, - прервал ее старец. - Сатана часто принимает крылья ангела, чтобы хотя во сне обольстить верных.

Потом, обращаясь ко мне, батюшка добавил: - Вот будешь верить снам, я во сне приду к тебе. - Ах, батюшка, теперь буду верить, - воскликнула я, - нарочно буду верить, чтобы часто вас видеть во сне.

- Вот она какая, - с улыбкой проговорил отец Варнава. Потом, к великому моему изумлению, он добавил: - А сестру твою оставь жить, где она живет, она выйдет замуж и будет счастлива, а ты подожди три года, через три года и ты будешь счастливая. (Это было слово в слово, что батюшка говорил мне во сне, и заметьте, что г-жа Т. не успела ничего ему рассказать про мой сон.)

- Но, батюшка, каким- же образом выйдет замуж моя сестра, - сказала я ему, - она живет так далеко, в Африке, и никого там не знает. - Она вернется к себе домой.

- Да нет же, батюшка, - заспорила я, - она не может так скоро вернуться: ей так хорошо живется на том месте, где она теперь.

- Ну, умница, ты лучше меня знаешь: а вот увидишь, - сказал отец Варнава.

Несколько месяцев спустя я узнала, что моя сестра возвращается во Францию, чтобы выйти замуж. А то счастье, которое предсказывал мне батюшка, относилось к принятию мною Православия, что произошло именно через три года.

Когда отец Варнава снова приехал к Т-м, я побежала к нему навстречу, прося его благословения ехать во Францию на свадьбу моей сестры, на ту свадьбу, которую он мне так дивно предсказал несколько месяцев тому назад. Но, к моему удивлению, батюшка решительно воспротивился моему отъезду. Сначала шутя он начал говорить:

- Ты ведь захочешь танцевать па свадьбе и сломаешь ногу, разве приятно тебе будет вернуться в Россию хромой? - Потом он серьезно добавил: - Уверена ли ты, что сестра твоя тебе обрадуется, что ты не расстроишь ее счастье? Знаешь ли, за кого она выходит замуж?

Тогда только мне припомнился случай из моей ранней молодости, а именно, что мой будущий зять делал предложение мне, когда мне было лет 17, и я стояла перед батюшкой, пораженная его дивною прозорливостью.

Отец Варнава приехал к Т-м на последней неделе масленицы. Он находился со всей семьей в зале, а я в другом конце большого длинного дома разговаривала со старушкой англичанкой, которая заведовала хозяйством. Видя, что она несет в руках блюдо с дичью, я ей сказала:

- Пожалуйста, будьте добрые, сохраните всю эту дичь для меня к завтраку и вообще к будущей неделе: все здесь кушают постное, и я поем всласть, потому что поститься я не намерена, во-первых, я постное не переношу; я так малокровна, что больна даже от католического поста (с маслом и яйцами), а вашего постного масла и запах вызывает во мне тошноту, да притом очень уж я люблю дичь.

После этих слов я вернулась в залу, а батюшка, увидав меня, сказал:

- Иди сюда, Мария Магдалина, иди, сядь около меня. Я села рядом с ним, и батюшка взял меня за руку: - Ты христианка, Мария Магдалина? - О, да, батюшка, - отвечала я. - А как ты делаешь крестное знамение? Я начала класть крестное знамение и невольно перекрестилась по-православному.

- Батюшка, - сказала я тогда, - я не могу так креститься, как того требует наша церковь: моя рука невольно ложится сначала на правое плечо - по-православному. Отец Варнава улыбнулся.

- Это хорошо, Мария Магдалина, и пусть пост твой будет тоже православный.

Я совсем растерялась и поскорее побежала к англичанке. - Нет, нет, дорогая, отдайте все это мясо людям; я постараюсь поститься, как все вы, и надеюсь, что молитвы батюшки мне помогут, потому что, вообразите, он упрекнул меня в моем обжорстве, как будто он все слышал, что я вам недав по говорила. Да, я постараюсь поститься, иу, а если очень ослабею, вы велите мне зажарить барашка, не правда ли?

Сознаюсь, что к хорошему намерению поститься я добавила это печальное окончание про барашка, потому что в то время вера моя в силу молитвы батюшки не была еще так крепка, как она стала впоследствии.

Я не буду удлинять своего рассказа, описывая подробно, как отец Варнава решительно меня удержал у Т-х, когда я одно время думала оставить семью, или как батюшка отыскивал меня в толпе, когда я бывала в Черниговском монастыре. Духовные дети батюшки знают хорошо, как старец отгадывал их присутствие, несмотря на толпу, которая скрывала их от его глаз. Я скажу только, что при каждой встрече с батюшкой его прозорливость и дивная доброта привлекали меня все больше и больше, и мысль о переходе в Православие зарождалась в душе. Всякий день желание это охватывало меня с большею силой. Отец Варнава ясно читал в моей душе, хотя я никогда ему не говорила о моем желании переменить веру; но он терпеливо ждал минуты, когда я буду готова к этой великой перемене в моей жизни.

Как-то осенью, как теперь помню, это было 17 сентября 1904 года, батюшка мне вдруг сразу и говорит:

- Ну чего ты ждешь, время пришло, пора тебе стать православной.

- Батюшка, я ведь правда об этом думаю, - отвечала я, - но я еще не готова, не умею говорить по-русски, не сумею даже исповедоваться.

- Ничего, научишься, - сказал батюшка, - поезжай к епископу Трифону, скажи ему, что я тебя послал: он тебя поймет и поможет тебе во всем.

Этот разговор с батюшкой у нас был 17 сентября, а 26-го того же месяца, в Москве, в церкви великомученицы Екатерины, отец Иоанн А., к которому меня направил владыка Трифон, присоединил меня к Православию. Перед исповедью отец Иоанн меня спросил:

- Вам надо будет переменить имя, какое хотите вы принять?

- Отец Варнава всегда звал меня Марией Магдалиной, - отвечала я, - а потому мне кажется, что лучше всего мне выбрать это имя.

- О, без сомнения, если отец Варнава называл вас так, и мы наречем вас Марией Магдалиной, - сказал отец Иоанн. И в тот вечер за всенощной читали Евангелие о Мария Магдалине. Отец А. и я были глубоко этим поражены.

После принятия Святых Тайн я поехала к Троице, чтобы поклониться святым мощам и получить батюшкино благословение. Я опоздала на поезд, и мне пришлось приехать в Черниговские пещеры только в 8 часов вечера, батюшка был уже в своей келье, и меня не хотели пускать к нему, говоря, что отец Варнава уже отдыхает и чтобы я приходила завтра. В эту минуту я услыхала, как ключ повернулся в замке батюшкиной комнаты, и голос отца Варнавы позвал меня:

- Мария, иди сюда, я тебя ждал. Ты православная?

- Да, батюшка, с сегодняшнего дня, - отвечала я, пораженная тем, что батюшка уже знал об этом раньше, чем кто-нибудь успел бы ему об этом сказать.

Батюшка пригласил меня поехать с ним в его монастырь на Выксу, и я имела счастие быть в числе тех, кто присутствовал на юбилее старца 13 октября 1904 года.

Некоторое время после описанного я чуть-чуть не вышла замуж. Теперь, когда вспоминаю прошлое, мое предполагаемое замужество представляется мне истинным безумием. Мой жених был протестант, гораздо моложе меня и совершенно был мне не подходящий ни характером, ни положением. Я говорю так теперь, но в то время я думала совершенно иначе. Отец Варнава был против этой свадьбы с самой первой минуты. На все мои попытки получить от него благословение он отвечал уклончиво.

- Ведь не я выхожу замуж, все равно я тебе скажу, что я тебя не благословляю, а ты все-таки сделаешь по-своему.

Тогда я начала себя уверять, что эти слова были все-таки вроде благословения, и так в этом умудрилась себя убедить, что дала слово молодому человеку, и мы назначили свадьбу на 30 января, сделав все нужные приготовления насчет приданого и документов. И за все это время, так как совесть моя была не чиста, я избегала говорить с батюшкой о моей помолвке, хотя и встречала его несколько раз. Если бы я в то время могла видеть яснее, я заметила бы, что батюшка всячески выражал свое недовольство по поводу моего будущего замужества. Он говорил об этом всем, кто приезжал к нему; он поехал в имение г-на С., самого близкого соседа Т., но отказался заехать к этим последним, потому что их француженка выдумала выходить замуж без его благословения.

А все-таки я не была спокойна: приближение моего замужества, вместо того чтобы радовать меня, наполняло мое сердце неизъяснимым ужасом и отчаянием. Наконец, за два дня до 30 числа, когда было назначено венчание, я не выдержала и решилась поехать увидеть батюшку, чтобы выпросить если но его благословение, то хотя бы его молитвы за меня.

Приехала я в Черниговские пещеры, вся дрожа от страха, предчувствуя неудовольствие старца. Я ждала его на крыльце. Батюшка не позвал меня к себе в келью, как всегда это делал, он вышел на крыльцо и, подойдя ко мне, сказал строгим голосом:

- Что ты выдумала идти замуж за неверующего, дай твои уши, я тебя выдеру.

И с этими словами тут же при всех он крепко схватил меня за ухо, а потом, введя меня в свою келью, батюшка обернулся ко мне с еще более строгим лицом и сказал:

- Что ты выдумала делать и для чего ты пришла ко мне?

- Батюшка, я пришла просить вашего благословения. - Какое благословение?

- Батюшка, свадьба моя послезавтра, я прошу вашего благословения.

- Ваш сельский священник благословит вас... Для чего ты сюда приехала?

- Да мне ваше благословение нужно, батюшка! - Уходи, уходи, какое там благословение, я не благословлю тебя. Знаешь ли ты, что я недавно был рядом с вами в имении С., а к вам не заехал из-за тебя. И больше никогда к вам не приеду, поняла, больше никогда. Ну, уходи же, нечего тебе тут ждать.

С этими словами батюшка ушел во внутреннюю свою келью, но почти тотчас же воротился и спросил: - Ну, ты все еще тут, чего, чего ты ждешь? - Все вашего благословения, батюшка. - Я сказал тебе, что не благословлю. Уходи! - Не уйду, батюшка! - Так что же ты будешь делать?

- Лучше откажу своему жениху, но не уеду без вашего благословения.

- Откажешь, а сама плакать будешь, - сказал батюшка, но потом уже не так сурово добавил: - Ты ведь знаешь, я никогда не благословляю к венцу перед Великим постом. Великий пост не время, чтобы радоваться: надо молиться и плакать о своих грехах, а ты еще хочешь за невера замуж идти. Он говорит, что примет православие, это только чтобы на тебе жениться, обманывает он тебя, поверь мне, сама увидишь. И придешь ко мне кланяться со слезами и будешь меня благодарить. А все у тебя готово? - Батюшка, свадьба должна быть послезавтра. - Отложи до после Пасхи, а тогда сама увидишь. Ну, дочка, Бог тебя благословит, поезжай домой, и, если меня послушаешь, я приеду, нарочно приеду тебя повидать, поняла, нарочно приеду в четверг или пятницу на масленице. Скажи Т-м, что буду у них.

После этого батюшка меня благословил, и я уехала все-таки с облегченным сердцем, хотя всю дорогу домой проплакала, не осушая глаз.

И правда, отец Варнава приехал к Т-м в пятницу, 10 февраля. Это было его последнее посещение, потому что в следующую пятницу, 17 февраля, его святая душа отошла ко Господу.

Мое самое великое утешение, утешение, которое будет жить в душе моей, пока я живу на земле, и которое помогло мне пережить страшное невыразимое горе, поразившее всех нас, была радость батюшки Варнавы, когда он узнал о моем послушании в деле замужества. Всякий раз, как батюшка заговаривал об этом, он весело улыбался, иначе он был так слаб, так измучен болезнью и так, видимо, скорбел, расставаясь со всеми своими духовными детьми. Мы не замечали, что он прощался с нами; но он ясно провидел свою кончину.

Г-жа Т-а спросила его, приедет ли он к ним постом.

- Нет, постом меня уже у вас больше не будет, - тихо проговорил старец, потом, обернувшись ко мне, он добавил:

- А монашка-то, которой я приготовил келью в Иверском монастыре и которая выдумала было замуж идти, я увижу тебя на четвертой, на пятой неделе Великого поста, и тогда все тебе скажу.

18 февраля мы узнали скорбную весть, что наш добрый, наш дорогой старец ушел от нас, чтобы переселиться на небо, где святая душа его обитала уже давно. 21 февраля состоялось погребение батюшки, и я правда кланялась ему до земли со слезами и благодарила его за все, чем он был для меня. Тут же у гроба батюшки я сняла с руки моей обручальное кольцо и сказала батюшке, как будто он еще был жив: "Ни теперь, ни после Пасхи ты не желал этого: я никогда не выйду замуж за этого человека". И ответом на эти слова было чувство, пока я целовала левую руку батюшки, что правая его рука поднялась, чтобы меня благословить. Так ясно почувствовала я это, что осталась несколько минут наклоненная, чтобы дать батюшке время меня перекрестить, несмотря на полицию, которая силою тянула меня в сторону, и на громадную толпу, которая толкала и теснила меня, чтобы, в свою очередь, подойти к останкам нашего дорогого старца.

Вернувшись к Т-м, я поспешила вернуть моему жениху кольцо, которое должно было соединить нас навек, и при этом решительно сказала ему: "Батюшка говорил мне подождать до Пасхи и что тогда он скажет, что мне делать. Теперь его нет, он больше благословить нас не может, а потому я вашею женою не буду; я обещала это о. Варнаве, когда прощалась с ним навсегда. Вот ваше кольцо, постарайтесь меня забыть".

Несколько часов позже один из духовных детей старца вдруг говорит мне:

- Знаете что, я сейчас видел батюшку или, вернее, так ясно чувствовал его присутствие, что все сердце мое наполнилось радостью. Лицо его было как бы в тумане, я .отчетливо видел только его руки, и, что было странно, у отца Варнавы, который никогда не носил при жизни колец, на пальце было кольцо золотое обручальное. Что бы это могло означать?

- О, мне будет легко вам это объяснить... Батюшка одобрил мое решение; я только что вернула кольцо моему жениху и сказала ему, что не буду его женой. Все кончено между нами. Как я благодарю вас, что вы рассказали мне о вашем видении; я теперь не сомневаюсь и не сожалею об этом: я потому ясно вижу, что исполнила волю Божию.

Я должна здесь прибавить, что после этого всякий день я все яснее и яснее видела и понимала, от какой страшной опасности спас меня батюшка и что за несчастная жизнь была бы моя, если бы я тогда не послушалась нашего дорогого прозорливого старца и вышла бы замуж против его желания.

На 4-й неделе Великого поста я приехала в Москву говеть: исповедалась в субботу и причастилась Святых Тайн в воскресенье, то есть на первый день пятой недели. В ночь с субботы на воскресенье я видела сон, то есть с трудом могу назвать это сном, потому что сон был такой легкий, что я в то же время сознавала все, что происходило вокруг меня. Я видела себя в Черниговском скиту. Погода дождливая, сырая, вокруг меня огромная толпа, и я с грустью спрашиваю себя, как мне дойти через эту толпу до батюшки Варнавы, у которого келья будто бы заперта. Вдруг распахнулась дверь, и отец Варнава, выйдя на лестницу, зовет меня: "Иди сюда, Мария, я тебя покормлю". Толпа, видя, что он обратился ко мне, сначала немного раздвинулась, а затем снова сжала меня со всех сторон. Тогда батюшка точно снова подошел ко мне, взял меня за руку и, введя в келью, повторил: "Иди, иди сюда, Мария, я тебя покормлю".

После этого образ старца исчез, и я очутилась в келье одна с келейником батюшки. Сердце мое сжалось от чувства пустоты и полного одиночества. Вся дрожа от какого-то безотчетного страха, я обернулась к батюшкиному келейнику, спрашивая его: "Ради Бога, батюшка, скажите мне, где же отец Варнава?"

- Он пошел прощаться; завтра или послезавтра он покидает нас навсегда, больше вы его не увидите, - ответил мне отец П.

- Господи, - крикнула я, - неужели я не получу его последнего благословения, - и с этими словами я будто выбегаю на крыльцо, чтобы отыскать батюшку. Снова толпа, которая будто вдруг раздвинулась, чтоб пропустить гроб, и в гробу этом я узнала отца Варнаву.

Вижу я, что гроб поставлен в келье под образа, и мы опять одни со старцем: отец П., я и еще какой-то неизвестный странник. Тогда, бросившись на колени, я с горьким рыданием говорю батюшке: "Батюшка, неужели вы меня оставили совсем одну после того, как обещали меня кормить, что я буду без вас делать? Батюшка! Батюшка, не оставляй меня, пожалей меня!.."

И вдруг будто старец открывает глаза, садится в гробу и говорит мне с улыбкой: "Что ты плачешь, о чем ты огорчаешься?.." - и благословив меня, он в третий раз добавил: "Я ведь тебе сказал, что буду тебя кормить, ну, успокойся, буду, буду кормить тебя".

И затем старец закрыл глаза и снова лег в гроб. После этого все исчезло, но в душе осталось светлое утешение и уверенность, что наш дорогой батюшка не оставил меня навсегда, но что он продолжает руководить жизнью моей, как делал до сих пор.

Я поспешила встать и рассказать о своем сне членам семьи. Все долго молчали, когда я кончила, а затем один из молодых Т-х вдруг воскликнул:

- Чему же вы удивляетесь, ведь батюшка обещал вам, что вы увидите его на 4-й, на 5-й неделе Великого поста, вот он и пришел к вам, как обещал. Возвращаясь с похорон отца Варнавы, я в вагоне случайно встретила священника села Котова из-под Наро-Фоминска. В этом селе провел старец свои детские годы, там же похоронены члены его семьи и его отец Илья Меркулов. Отец Феодор (так звали священника) много говорил мне о тех невзгодах и затруднениях, которые переживала бедная церковь.

Его простой рассказ и минута нашей встречи произвели на меня глубокое впечатление, и, вернувшись домой, я решила устроить копилку и каждое воскресенье собирать кто что может дать в пользу этой церкви.

Освящение обновленного храма должно было состояться 28 мая 1906 года, и отец Феодор обещал написать мне, чтобы и я могла быть на освящении, но письма от него все не было. Я решила, что не пошлю деньги раньше, чем соберу 50 рублей в копилку. Поставила я свою копилку под портрет отца Варнавы, прося его благословить мой сбор, и всякий раз, когда кто-нибудь туда клал денежку, я считала, сколько прибавилось. Теперь я была уверена, что мною было собрано около 32 рублей. Как-то утром приходит ко мне одна из наших девушек и говорит мне:

- Знаете, какой странный сон я видела сегодня. Вижу во сне какого-то незнакомого мне мужчину, который говорит мне: "Поди, скажи Марье Николаевне, что у нее больше денег в копилке, чем она думает". Он даже сказал мне сколько, но я забыла, помню только, что было число 7.

- Какой вздор, - отвечала я, - я уверена, что я собрала 32 рубля, а пока 50-ти ие будет, я копилки не открою.

Г-жа Т-я мпе заметила, что сон такой странный, что она на моем месте сейчас бы открыла копилку: "Кто знает, - добавила она, - не приходил ли это отец батюшки Варнавы предупредить нас, что деньги очень нужны для освящения храма, может быть, у них немного недостает, и деньги ваши будут очень кстати". Тогда я поспешила открыть копилку и нашла в ней 57 рублей 37 копеек. Вся семья была так удивлена этому, что стали прибавлять к собранным деньгам сколько кто мог, и в одну минуту у меня уже накопилось 70 рублей, которые я тотчас же отправила в Котово, где их получили накануне освящения храма.

Мой рассказ окончен. Неверующие и равнодушные, вероятно, увидят в нем несколько случайностей, более или менее странных, но духовные дети батюшки найдут в нем ту дивную доброту и прозорливость, которые ниспосланы были Господом нашему дорогому старцу, и ту христианскую любовь, которая вечно живет и которая окружает нас и теперь, храня наши души для Бога и утешая наши осиротелые сердца.